спиной камней, и от тепла снова уснул.

Скрипнула тяжелая дверь. Легкое позвякивание железа. Я распахнул глаза, но масло в лампе давно выгорело. Темно. При мне ни топора, ни даже ножа. Чужое дыхание. Я слышал чужое дыхание, а рунную силу — нет. Безрунный? Кто? Во всем селении нет ни одного безрунного.

Два шага. От двери до меня всего два шага. Я вскочил и прыгнул на чужака. Холодная рука схватила меня за горло, сдавила и вшибла в стену.

— Ты не ищешь, — прошипел он. — Ты не ищешь меня.

— Радуйся, — выдавил я. — Найду — убью.

— Найди. Убей.

От него не веяло силой, но я не мог разжать ледяные пальцы на своем горле. Пнул его ногой, еще раз — будто в стену долбил.

— Найди…

Он разжал пальцы и исчез. Я, не переводя дух, бросился к двери, ударил плечом и… проснулся на полу. Камни очага еще не остыли. На всякий случай проверил выход: закрыт и подперт. Чужак приходил во сне.

Лучше пока не спать.

Я подкинул еще одно полешко, раздул погасшие угли и снова принялся бродить по дому кругами. Взял последнее полено, будто это топор, и начал дубасить стены, представляя на их месте то Ульвида, то Живодера, то Полузубого. Когда деревяшка раздробилась на щепки, я подобрал самую длинную тонкую и зажег на ее конце огонек, осветивший землянку.

Время тянулось медленно. Когда заканчивалась одна лучина, я поджигал следующую и глядел на ровный недвижный огонь. Еда закончилась, ведро в углу воняло, и в доме снова стало холодно и стыло.

Наконец я услышал, как за дверью послышалась возня, а потом увидел блеклый свет.

— Выходи, — сказал Полузубый и отошел в сторону.

Свежий холодный воздух показался сладким и дурманящим после нескольких дней в землянке.

— Ну и воняешь же ты!

Полузубый выглядел очень довольным, разве что не улыбался в половину зубов.

— В следующий раз выберу столб, — буркнул я. Накопленную дремоту как рукой сняло.

— Мы тебе подружку привели. Идем познакомлю.

И бритт пошел в центр деревни, к столбу. Я поплелся за ним. Всё лучше, чем оставаться одному.

Столб на этот раз был занят не мной. Как и в тот раз, его обступили бритты, вот только не плевались и грязь не кидали. Бабы что-то бурно обсуждали, но без злобы, мужчины смотрели с любопытством. Сзади на меня наскочил Живодер, потыкал пальцем в спину, сказал что-то о шрамах и Домну, я не глядя двинул локтем под дых и полез расталкивать толпу. Раз уж там моя подружка, так, может, нордку приволокли?

Спиной к столбу, привязанная за локти и щиколотки, стояла девушка, от красоты которой я оцепенел. Высокая, на полголовы выше меня, крепкая, пышущая силой и здоровьем, с гривой ячменных волос, заплетенных так, чтобы они не падали на лицо. Плечи в развороте не уступали моим, твердая грудь вздымалась так, что чуть не рвала мокрую рубаху. Бешеный взгляд серых глаз. Через все лицо проходила синяя широкая полоса, скрывающая черты.

— Шининмаре иссендунессен! — выкрикнула она, плюнув в ближайшего бритта.

Я не понял ни слова, но готов был поклясться бородой Фомрира, что это какое-то ругательство.

— А́ллах! Крейтур! Ассхоль! Нил! Скомнэм!

Все ее слова я повторял про себя, чтобы запомнить. Хоть смогу отличить, когда она ругается, а когда нет.

— Нравится? — спросил Полозубый. — Гляди, это ма́лах. Повезло, что наткнулись на нее.

— Так вы за ней ходили?

— Не совсем за ней, за любым малахом. Но баба лучше, они болтать любят.

— А зачем? Тут целая деревня баб, — спросил я, не отводя глаз от девицы.

— Нам незачем, жрец попросил. Видишь ли, хочет он пойти к малахам и рассказать им о своем боге, но малахи не любят чужаков, убивают каждого, что входит в их леса. Так он вбил в голову, что если он заговорит с ними на их языке, его не утыкают стрелами. Дурак. Но за живого малаха он обещал хорошую цену.

Я обернулся к Полузубому.

— Так это для жреца? Только ради языка?

— Он так сказал. Но если он и как-то иначе попользуется ей, я возражать не буду. А ты?

Ничего не ответив, я вновь посмотрел на девушку. Она ничуть не уступала Дагне Сильной, хоть и была всего на четвертой руне. Ее нрав и фигура дышали неукротимостью. Она как дикая кобыла с развевающейся гривой, как драккар, вздымающийся на волны во время бури, как гибкий меч, врезающийся в нежную плоть.

Один бритт протянул руку, ухватил ее за грудь и сжал. Ма́лаха изогнулась, лязгнула зубами, но обидчика не достала. Тогда я не выдержал и дернул его за верхний край плаща так, что фибула сломалась, и ее острый край воткнулся ему в шею.

Проклятая бездна! Это был самый сильный в деревне хускарл, девятая руна, и самый уродливый, с ожогом, отчего казалось будто ему содрали кожу и небрежно залепили раны багряной глиной.

— Нордур, — процедил он уцелевшим уголком рта. — Кибидэ!

— Он назвал тебя грязной псиной, — подсказал сзади Полузубый.

— Псиной или псом?

— В нашем языке нет разницы.

— Тогда пусть живет, — сказал я, прикидывая, как быстро меня сейчас закопают.

Полузубый перевел наш разговор уроду, и тот расхохотался, положил лапищу мне на голову и потрепал за волосы, будто я какой-то щенок.

— Кажется, ты понравился Углежогу, а тебе понравилась девка. Значит, ты за ней и будешь смотреть. Как знал, что она тебе придется по нраву. Такие мелкие любят баб покрупнее.

А малаха перестала изрыгать проклятья и теперь смотрела на меня. Поймав мой взгляд, она презрительно выплюнула:

— Ту́шке.

— Что это значит? — спросил я у Полузубого.

— Кто знает? Был у нас старик, который понимал их клятый язык, но его убили три года назад. Теперь никого не осталось. Разбирайся сам.

Полузубый прокричал несколько слов, и бритты начали расходиться, кроме разве детей. За эти дни мелюзга попривыкла ко мне. Они пробовали обзывать меня, раз уж я не силен в бриттском, но как раз бранные слова я знал неплохо, навешал им тумаков, и от меня отстали. Девка-малах им пока не наскучила, потому дети решили повеселиться над ней, особенно пока та в путах.

— Так ты что, оставишь ее возле столба? — крикнул я вдогонку Полузубому.

— На одну ночь, а там посмотрим, — махнул тот в ответ.

Живодер тоже ушел. Кажется, он подыскал себе женщину здесь, что немудрено: мужчин не хватало на всех. А еще он перестал меня замечать. После Одноглазого к нему пошли и другие бритты за красивыми рисунками на теле, и шестирунный норд стал